Яфи владеет несколькими языками. Нандор только таких берет на работу. Яфи может объясняться и по-русски, но по соображениям тактическим знания русского языка остаются в резерве. А пока установив, что с помощью немецкого языковый барьер будет снят, Яфи приступил к исполнению своих обязанностей. О, это был вдохновенный певец — иначе не назовешь, так виртуозно он выкладывал перед туристом заморские ткани, восточные миниатюры, сувениры, невиданной красоты четки. Он изгибается, жестикулирует, говорит о товаре так, словно читает стихи. Даже когда монолог сменяется диалогом и покупатель, выбрав сувенир, считает, что цена слишком высока, продавец сумеет убедить: таких низких цен, как у «Нандора и К°», нет на всем стамбульском базаре. Наконец, наступает пауза. Продавец и покупатель вопрошающе смотрят друг на друга, и Яфи угадывает то мгновение, когда пора сделать жест, означающий — «хорошо, согласен, берите». «Лысый» достал из бумажника советский десятирублевый банкнот. Вот, оказывается, о чем они вели диалог: согласен ли Яфи принять советские деньги? «Лысый» получил четки, уложенные в обтянутую красным бархатом коробочку, а в придачу подарок фирмы — миниатюрный макет храма Святой Софии. И еще какую-то безделушку. Сунув все это в карман, турист вышел из лавки и, оглядываясь по сторонам — где его спутники, — направился к главному выходу. Он не сделал и ста шагов, когда к нему подошли Сабир и нандоровский швейцар. Сабир вежливо поклонился и сказал — тут уже в ход пошел русский язык:

— Мы вынуждены задержать вас, господин. Вы украли в магазине…

«Лысый» резко прервал Сабира, стал возмущаться, потом лепетал что-то несуразное, побледнел, лоб покрылся бисеринками пота, глаза округлились. А Сабир все так же любезно продолжал:

— Зачем возмущаться, господин. Пройдемте с нами, мы сейчас все выясним, уточним. Аллах справедлив и мудр.

И задворками они привели «лысого» в кабинет господина Нандора. Русского туриста уже ждали здесь. Нандора легко было принять за полицейского комиссара. Он был изысканно вежлив, говорил негромко, но с достоинством человека, наделенного властью.

— Садитесь… Сигару? Сигарету? Не надо волноваться. Сейчас мы вызовем потерпевшего, Я допускаю, что он напрасно поднял шум.

Нандор набрал какой-то номер телефона, сказал несколько слов, и минут через пять в кабинете появился Яфи. Когда Яфи показал советский банкнот, хозяин накинулся на него с кулаками. Продавец положил банкнот на стол и стал объяснять:

— Видит аллах, господин русский не вор. То есть он формально не вор. За купленную вещь уплачено столько, сколько полагается. Но уплачено советскими деньгами, которые… Я не хочу обижать господина русского, но по нашим законам… О, пусть покарает меня аллах, если я не хотел сделать приятное покупателю… Это священный долг продавца. И я не виноват, что господина сейчас привлекают за воровство. Перед мудростью закона все падают ниц.

Яфи говорил не переводя дыхания, пока его решительно не прервал Нандор. Можно уже кончать представление: лежавшие на столе сувениры, десять советских рублей, спорящие Нандор, Яфи и «лысый» — все это уже зафиксировано кинокамерой, записано диктофоном. И теперь Нандор переходит к завершающему этапу операции.

— Что скажете, уважаемый господин?

Турист уже давно потерял дар речи, он сидел подавленный, растерянный, не зная куда девать свои дрожащие руки.

— У вас есть при себе документы?

Нандор неторопливо перелистывает советский паспорт, внимательно смотрит на фотографию, потом на туриста. Так повторяется два-три раза — профессиональная манера полицейского. Все в порядке. Но паспорт не возвращает. Кладет его на стол перед собой.

— Вы свободны! — объявляет шеф. «Лысый» поднимается со стула, протягивает руку к паспорту, хочет поблагодарить «полицейского комиссара», и вдруг:

— Нет, это не к вам относится, господин. — И, окинув взглядом Яфи, Сабира, швейцара, еще двух каких-то типов, неизвестно когда появившихся в кабинете, Нандор резко, уже тоном приказа, повторяет: — Я, кажется, сказал ясно…

Они исчезли бесшумно, словно их ветром сдуло. В кабинете остались двое, с глазу на глаз — Нандор и «лысый».

…А Керим тем временем наблюдал, как туристы, вернувшись с базара, толпились у автобусов, тревожно оглядываясь по сторонам, о чем-то шептались. Двое отделились от группы и отправились на базар. Вернулись ни с чем. Туристы, посматривая на часы, еще минут пять ожидали исчезнувшего товарища, потом сели в автобусы и отправились в порт, сопровождаемые все тем же потрепанным «ситроеном».

Уже прошел тот час, когда судно по расписанию должно было отчалить, а капитан все не отдавал приказа: «Поднять якоря!» Он терпеливо ждал, хотя знал, сколько всяких неприятностей сулит это опоздание. И вдруг кто-то из пассажиров, разглядывая набережную в бинокль, радостно воскликнул: «Идет!» Слово «идет» в данном случае не совсем точно выражало способ передвижения туриста: запыхавшийся, бледный, на ходу вытирая платком потное лицо, он бежал, казалось, из последних сил.

Тяжело дыша, он проследовал на первую палубу, и тут же был поднят трап. И вот уже между бортом советского теплохода и турецким причалом легла полоса босфорской воды. Корабль осторожно разворачивался, чтобы лечь курсом в Мраморное море.

…Керим долго стоял на берегу, тоскливо провожая судно, приписанное к Одессе, городу, в котором он весело пожил в годы войны, когда верно нес службу фашистского полицая.

ИНСПЕКЦИЯ

Егенс прибыл в Стамбул вечерним экспрессом. Как было заранее условлено, справа от главного входа на стоянке его ждал «ситроен». За рулем сидел Нандор. Он даже не повернулся, когда гость открыл дверцу машины: вокзал не лучшее место для взаимных приветствий.

С вокзала Нандор повез Егенса в отель «Хилтон», где был заказан номер-люкс. По дороге они уточнили время встречи. Условились, что вечером у подъезда отеля гостя будет ожидать Сабир за рулем «ситроена».

…После окончания юридического факультета Егенс мечтал о собственной конторе, богатой адвокатской практике, славе, больших деньгах, знаменитых судебных процессах, о которых потом будут говорить: «О, его защищал сам господин Егенс». Увы, все сложилось совсем не так, как рисовало пылкое воображение молодого адвоката. Вскоре после защиты диплома Егенса пригласили на пятый этаж ничем не примечательного дома на тихой зеленой улице. Дом этот мало отличался от других современных многоэтажных зданий, заселенных служилым людом. Никаких вывесок. Стандартный подъезд, стандартный вестибюль с швейцаром и лифтером. Егенс терялся в догадках, зачем его просят зайти в одиннадцать часов утра к господину, фамилия которого ему ни о чем не говорила. Господин этот принял новоиспеченного юриста весьма любезно. Вначале говорили о разных разностях, потом Егенсу было задано несколько вопросов, обычных при встрече двух незнакомых людей, один из которых собирается как-то определить свое место в жизни. И, наконец, последний, конкретно поставленный вопрос — как относится господин Егенс к тому, чтобы начать свою дружбу с Фемидой под опекой весьма ответственной службы, обеспечивающей безопасность государства? Егенс растерялся, пробормотал что-то невнятное об отсутствии опыта, знаний, особенностях своего характера, воспитания, о своих склонностях. Собеседник внимательно слушал его, потом поднялся с места и довольно резко сказал:

— Выкиньте всю эту чушь из головы! Ваш покойный батюшка, владелец крупного универмага, в свое время говорил нам примерно то же самое.

Среди многих слов, сказанных суровым господином, слова «контрразведка» не было. Молодой смышленый юрист мог только догадаться, что речь идет именно о ней.

— Ваша работа будет связана с обеспечением безопасности нашего государства… Это очень почетно, вы будете уважаемым человеком в обществе. Материально вас хорошо обеспечат… — Он улыбнулся и добавил: — Трудно сказать, что было главной статьей в доходной части бюджета вашего покойного батюшки — универмаг или сотрудничество с организацией, которая сейчас столь благосклонно обратила на вас свое внимание.